Антиутопия Замятина «Мы»: роль государства и связь с романом «Что делать?»

В XX веке некоторые из идей утопических идей реализовались при формировании тоталитарных государств, в том числе Советского Союза. Но на практике оказалось, что ни одна из теорий всеобщего развития и счастья общества неэффективна, а порою наоборот деструктивна и губительна. И на смену романам-утопиям приходят антиутопии, аллегорично повествующие о всех недостатках тоталитарного государства.

Антиутопия (англ. dystopia) -- направление в художественной литературе и кино, в узком смысле описание тоталитарного государства, в широком смысле -- любого общества, в котором возобладали негативные тенденции развития. Впервые слово «антиутопист» (dystopian) как противоположность «утописта» (utopian) употребил английский философ и экономист Джон Стюарт Милль в 1868 году. Сам же термин «антиутопия» (англ. dystopia) как название литературного жанра ввели Гленн Негли и Макс Патрик в составленной ими антологии утопий «В поисках утопии» (The Quest for Utopia, 1958). Шестаков В.П. Утопия и антиутопия XX века. - М.: Прогресс, 1990. - 720 с.

В середине 1960-х термин «антиутопия» (anti-utopia) появляется в советской, а позднее -- и в англоязычной критике.

Есть мнение, что англ. anti-utopia и англ. dystopia -- синонимы, названия одного и того же жанра социальной фантастики.

Однако по другой версии, антиутопия - лишь противопоставление свободы политической несвободе, а дистопия - «победа сил разума над силами добра».

Советским литературоведением антиутопия воспринималась в целом отрицательно. Например, в «Философском словаре» (4-е изд., 1981) в статье «Утопия и антиутопия» было сказано: «В антиутопии, как правило, выражается кризис исторической надежды, объявляется бессмысленной революционная борьба, подчёркивается неустранимость социального зла; наука и техника рассматриваются не как сила, способствующая решению глобальных проблем, построению справедливого социального порядка, а как враждебное культуре средство порабощения человека». Такой подход был во многом продиктован тем, что советская философия воспринимала социальную реальность СССР если не как реализовавшуюся утопию, то, как общество, владеющее теорией создания идеального строя.

Одним из таких произведений стала книга Евгения Ивановича Замятина «Мы». Родился писатель в 1884 году. Поступает на кораблестроительный факультет Петербургского университета, записывается в большевики. После высылки из Петербурга поселяется в Лахте, где развивает активную литературную деятельность, пишет новые рассказы. В 1920-21 годах работает над главным романом своей жизни «Мы». Роман повлиял на творчество многих авторов, в том числе Р. Бредбери и О. Хаксли, но на родине автора был запрещен и впервые напечатан лишь в 1988 году, спустя полвека после смерти Замятина.

В своей рецензии на эту книгу Джордж Оруелл пишет: «Первое, что бросается в глаза при чтении «Мы», -- факт, я думаю, до сих пор не замеченный, -- что роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир», видимо, отчасти обязан своим появлением этой книге. Оба произведения рассказывают о бунте природного человеческого духа против рационального, механизированного, бесчувственного мира, в обоих произведениях действие перенесено на шестьсот лет вперед, хотя у Хаксли не так явно ощущается политический подтекст и заметнее влияние новейших биологических и психологических теорий.

В романе Замятина в двадцать шестом веке жители Утопии настолько утратили свою индивидуальность, что различаются по номерам. Живут они в стеклянных домах (это написано еще до изобретения телевидения), что позволяет политической полиции, именуемой «Хранители», без труда надзирать за ними. Брак, конечно, упразднен, но сексуальная жизнь не представляется вовсе уж беспорядочной. Для любовных утех каждый имеет нечто вроде чековой книжки с розовыми билетами, и партнер, с которым проведен один из назначенных сексчасов, подписывает корешок талона. Во главе Единого Государства стоит некто, именуемый Благодетелем, которого ежегодно переизбирают всем населением, как правило, единогласно. Человек был счастлив в саду Эдема, но в безрассудстве своем потребовал свободы и был изгнан в пустыню. Ныне Единое Государство вновь даровало ему счастье, лишив свободы.

Итак, сходство с романом «О дивный новый мир» разительное. И хотя книга Замятина не так удачно построена -- у нее довольно вялый и отрывочный сюжет, слишком сложный, чтобы изложить его кратко, -- она заключает в себе политический смысл, отсутствующий в романе Хаксли». Джордж Оруэлл. Скотный Двор: Сказка. Эссе. Статьи. Рецензии. - М.: Библиотека журнала «Иностранная литература, 1989. - 425 с.

Сюжет романа на первый взгляд напоминает фантастические приключения. Автор погружает читателей в мир будущего. Повествование идет от инженера Д-503. Он живет в Едином Государстве. Правит им Благодетель, а роли законов выполняют Часовые Скрижали. Все граждане не имеют имен, лишь нумера, идентифицирующие их. Вся жизнь строго расписана по времени, пары образовываются по записи, интимная жизнь регулируется выдачей талонов. В положенный перерыв им позволено на час (известный как «сексуальный час») опустить шторы своих стеклянных жилищ. Рождение детей доступно лишь тем, нумерам, чьи физические показатели соответствуют определенным нормам. Индивидуальность считается злом. Замятин Е.И. Мы. - М.: Азбука, 2006. - 224 с.

За исполнением правил следит Бюро Хранителей. За здоровьем граждан - Медицинское бюро, наличие души воспринимается как болезнь. Инакомыслие строго карается. Ярким примером является казнь поэта, написавшего «неправильные» стихи о верховном правителе. Поэзия доверена одному Государственному поэту. Существует один праздник - День Единогласия, когда все поголовно «избирают» Благодетеля.

Все носят одинаковую униформу и обычно друг к другу обращаются либо как «нумер такой-то», либо «юнифа» (униформа). Питаются искусственной пищей и в час отдыха маршируют по четверо в ряд под звуки гимна Единого Государства, льющиеся из репродукторов.

От остального мира Единое Государство отделено Зеленой Стеной. За ней живут «дикие» люди, живущие радостно, без правил и запретов, но и без цивилизации. Страна искусственного счастья напоминает замкнутый, отгороженный от всей вселенной остров. Общество, изображенное в романе, достигло материального совершенства и остановилось в своем развитии, погрузившись в состояние духовной и социальной энтропии.

Но в его жизни появляется женщина 1-330. Она заговорщица, планирующая использовать космический аппарат «Интеграл», разрабатываемый инженером, для разрушения Зеленой Стены и воссоединения всех людей. Испытав чувство любви, влияние искусства Д-503 бросает свою подругу 0-90 и переселяется в Древний Дом новой подруги. Спустя время «Интеграл» готов, Д-503 и 1-330 взлетают, но их план нарушен предательством коллеги инженера. Бунтари вынуждены вернуться: Д-503 подвергается операции лишения фантазии. Любовь в его душе разрушена, и он равнодушно взирает за пытками над 1-330.

Если Чернышевский избрал частичную аллегорию, то Замятин создал абсолютно аллегорическую модель государства, однако не возможного в будущем, а существующего в настоящем.

Чернышевский отрицал главенствующую роль государства, Замятин подчеркивал преступность тоталитарного государства.

Уже само название антиутопия говорит о том, что Замятин стал оппонентом утопистов, в том числе Чернышевского, но пользуется при этом их же инструментами - аллегорическим изображением общественного строя. То есть фактически авторы схоже описывают государство будущего, но при этом отличается их взгляд на данную форму государства и стиль правления. Критика утопии строится, прежде всего, как критика функционализма через показ абсурдности в крайних ее проявлениях.

Государство невозможно свести, редуцировать к какой-то формуле, схеме. Вместе с тем оно представляет собой процесс использования большого количества разнообразных способов, формул комплексного удовлетворения функциональных общественных нужд. И оставлять философски неосмысленным это измерение общественной жизни невозможно. Необходимо лишь найти поле законного применения функционалистической парадигмы общественной жизни, а сделать это можно проследив, какие социальные нужды она удовлетворяет, какой тип общества поднял эту парадигму над всеми другими. Давыдова Т.Т. Русский неореализм: идеология, поэтика, творческая революция. - М.: Флинта, 2006. - 336 с.

Необходимость философского переосмысления государства и общества появилась, когда сформировалось индустриальное общество, и сменились привычные социальные роли. Исчезло четкое социальное, профессиональное или конфессионально-религиозное разделение общества и государство должно было на это реагировать. При этом было два пути: демократический - создание республик или авторитарный.

Как и в романе «Что делать?» в произведении «Мы» люди живут в неком государстве, основой которого является коллективизм и четкая регламентация жизни каждого члена государства-коммуны. Тут и механизация, и идея разрушения традиционной морали, которая воплощена в гротескном планировании личной и сексуальной жизни человека, рождаемости. Панин Б.А. Жизнь в антиутопии: государство или семья?//Общественные науки и современность №3, 1995.

Утопия предлагает идеальный вариант государства, где его роль умалена до чистого символизма, антиутопия живописно изображает последствия утопических идей, приводящие к тоталитарной форме государства и его всепоглощающей роли в обществе.

Если в утопии Чернышевского имеет место свобода граждан и искусство, то антиутопии Замятина государство заменяет собой все другие институты, паяясь искоренить духовность граждан-нумеров как таковую.

В романе «Мы» писатель стремится рассказать о так называемой «конвергенции», то есть о смешении систем в один «технократический котёл».

Здесь выявляется борьба двух полярных начал: за человека или против него; гуманизм или фанатизм, исходящий из того, что люди, народ нуждаются в жестоком пастыре. Неважно, кто он - обожествлённый тиран или свирепый творец всего сущего; важно, чтобы человека можно было бы загнать в раба, в муравья, в обезличенный «нумер».

Одна из главных мысль о том, что происходит с человеком, государством, обществом, цивилизацией, когда они, поклоняясь абстрактно - разумному бытию, книжным, теоритически сконструированным идеалам, добровольно отказываются от свободы личного самоосуществления и ставят знак равенства между несвободой и коллективным счастьем. При таком историческом «выборе» цивилизация, укореняющаяся в несвободном обществе, неизбежно оказывается технотронной, машинизированной, бездуховной; люди превращаются в простой придаток машины, в продолжение громадного централизованного механизма государственного управления. Перед глазами идеологически оболваненного Д-503 предстаёт символическая картина идеального общественного устройства, восхищающая его эстетически и нравственно.

Форма господства, описанная в романе «Мы», регламентирует все сферы общественного существования. Она также не признает независимости от государства (государственной власти) таких отдельных сфер частной и общественной жизни, как - экономика (хозяйство), религия, воспитание, семья, и т.п.

Государство подчинило себе не только пространство, но и время каждого нумера, создав Часовую Скрижаль. Оно отняло у своих граждан способность к интеллектуальному и художественному творчеству, заменив его Единой Государственной Наукой, механической музыкой и государственной поэзией. Стихия творчества насильственно приручена и поставлена на службу обществу. Стоит обратить внимание на названия поэтических книг, свидетельствующие об утилитарности искусства в этом мире: «Цветы судебных приговоров», трагедия «Опоздавший на работу», «Стансы о половой гигиене».

Однако даже решив все эти проблемы, Единое Государство не чувствует себя в полной безопасности. Не случайно же в этой стране создана целая система подавления инакомыслия. Это и Бюро Хранителей, Операционное Бюро с его чудовищным Газовым Колоколом, и Великая Операция, и доносительство, возведённое в ранг добродетели.

Замятин описывал этот антигуманный государственный строй еще до того, как он впервые воплотится в жизнь, но уже когда наметились тенденции к нему. И он осознавал, что корни социализма, победившего в России, находятся в утопиях, одной из которых является роман Чернышевского. Анализирую его, Замятин использует модель государства из «Что делать?», утрируя ее и подчеркивая каждый негативный аспект.

Замятин специально проводить параллели с образами из четвертого сна Веры Павловны в романе «Что делать». Как и там мы находим город из стекла и бетона. Как и Чернышевский Замятин обращает внимание не опасность чрезмерной власти государства, но в форме не идеального государства, а наоборот отталкиваясь от противного - от безобразной сущности авторитарного государства.

Здесь социалистические взгляды не проектируются в будущем, а уже рассматриваются в настоящем, так как автор имел возможность проанализировать зарождающую социалистическую реальность в молодом Советском государстве.

Чернышевский не касался темы оборонной функции государства, а правительство Советского Союза избрало политику «военного коммунизма». Замятин убедился в искажение, казалось бы, благих социалистических идей и выразил свое беспокойство при описании Единого Государства.

Творческая фантазия Замятина в романе «Мы» оказалось пророческой. Роль Благодетеля исполняли сменяющиеся диктаторы Советского государства, советская Конституция была не закреплением прав и свобод человека, а лишь «часовой скрижалью» закрепощающей граждан. В «бюро хранителей» не сложно разгадать прообраз НКВД и КГБ.

Обязательный выборы Благодетеля в День Единогласия как две капли воды похож на имитацию демократических выборов в государстве, где существовала всего лишь одна партия, и отсутствовала любая оппозиция.

Зеленая стена ассоциируется с «железным занавесом», что отделял Россию от других стран мира на протяжении многих десятилетий.

Чернышевский в своем романе «Что делать?» побуждает «новых людей» к поиску идеального государства, а в романе Замятина «Мы» утверждается мысль о невозможности существования идеального строя. Человечество может лишь стремиться к идеалу, совершенствуя правовые основы государства, но не создавать в ходе революций «золотой век».

Природа - еще один фактор, который, по мнению Замятина, должен отрезвить людей. Если его предшественник настаивал на необходимости насильственного изменения природы в государстве, то Замятин желает, чтобы вышли за «зеленую стену», слились с первозданной природой и учились у нее настоящей гармонии.

В художественном отношении произведения Замятина более совершенно, чем роман Чернышевского. Для Николая Гавриловича его труд был скорее пропагандистским, дающим возможность в завуалированной форме выразить свои идеи. Евгений Иванович же был по призванию не политиком и философом, а писателем, имеющим творческий опыт.

В «Что делать?» легко обнаруживаются философское эссе, научный трактат, любовная история, публицистическая статья, письмо, прокламация, мемуар, детектив. Повествование ведется во всех трех лицах и во всех трех временах. Чередуются все стили: повествовательный, описательный, диалог, монолог. Композиция романа петлеобразная: детективная завязка разрешается не в конце, а несколько раньше, выводя читателя к спокойному течению последних страниц. Широко использовано обнажение приема -- в виде авторских обращений к читателю.

Первая глава «Дурак» наиболее удачная во всем романе по стилю. В ней Чернышевский делается похож на юмористов следующего века -- открывая книгу легкой и остроумной новеллой, написанной с дурашливо иронической интонацией. Вайль П., Генис А. Родная речь. Уроки изящной словесности. - М.: Колибри, 2008. - 256 с.

Чернышевский вообще не чужд юмору и острит несколько тяжеловесно, но иногда очень удачно - например, про кухарку, принимающую близко к сердцу хозяйские дела.

При чтении романа «Мы» обнаруживается ярко выраженный лаконичный стиль фантастического романа, не смотря на сравнительно низкий словарный запас - около 2411 уникальных слова на 10000 слов текста. Доля диалогов в тексте составляет приблизительно 19%, что способствует динамичности описаний событий и обстановки. Замятин Е.И. Мы. Анализ текста. Литературная критика. - М.: АСТ, 2007. - 96 с. Сравнивая с филологической точки зрения эти два произведения, можем указать на их несхожесть. Однако для утопической литературы возможно использование любых стилей и приемов для изображения фантастического утопического государства.

Год издания книги: 1927

Роман Евгения Замятина «Мы» стал во многом определяющим для писателя. Во-первых, это единственный законченный роман Замятина, а во-вторых он сыграл определяющую роль в жизни писателя. Написанный еще в 1920 году он подвергся жестокой критике среди советских функционеров. В итоге книга вышла на английском, французском и некоторых других языках значительно раньше, чем на русском. А сам писатель не в силах терпеть травлю был вынужден покинуть родину.

Романа Замятина «Мы» краткое содержание

Если излаживать роман Замятина «Мы» кратко, то стоит начать с того, что роман написан в форме дневника. Его ведет блистательный инженер космического корабля «Интеграл». Имя главного персонажа романа Замятина «Мы» — Д – 503. Дело в том, что к 32 веку тоталитарное общество Единого Государства полностью отказалось от имен. Теперь все носят лишь безликие номера, все носят одинаковую одежду, а «Часовая скрижаль» регулирует что должен делать каждый член общества в каждую минуту. Лишь гласная и согласная буква в начале имени отличает мужчин от женщин. Нет не рас ни религий, всем предоставлены лишь квартиры с минимально необходимым набором мебели. «Бюро Хранителей» тщательно следит за соблюдением правил, и в случае преступления лично «Благодетель» казнит преступника превращая его всего лишь в лужу химически чистой воды. Кстати «Благодетеля» так же принято избирать только единогласно на безальтернативной основе. Один из основных принципов Единого Государства гласит «Мы» — от Бога, «Я» — от дьявола».

Даже сексуальная жизнь граждан в романе Замятина «Мы» подчинена суровым законам. Для каждого жителя составлен табель сексуальных дней, а каждый может записаться на каждого. На свидание выдают розовый талончик. Действие романа начинается с того, что Д – 503 гуляет по Музыкальному Заводу с О – 90. С ней он уже давно знаком. У нее есть еще один половой партнер и поэт – R – 13. Он так же приятель героя романа Замятина «Мы». Именно этих двоих он считает своей семьей. Нарушает их прогулку I – 330, которая заговаривает с Д – 503. Резкая и упрямая она как будто читает мысли главного героя.

Далее в романе Замятина «Мы» кратком содержании можно читать, как через несколько дней I – 303 приглашает главного героя в Древний Дом. Это старая квартира где есть рояль, статуя и множество красок. Д – 503 захвачен этим зрелищем, но на уговоры I – 303, которая предлагает нарушить правила и остаться с ней не поддается. Эту просьбу он собирается донести до Бюро Хранителей, но утром отправляется в медицинский центр и получает выходной. Затем Д – 503 вместе с другими номерами присутствует на казни поэта, которого обвиняют в нелицеприятных стихах в адрес Благодетеля. Приговор зачитывает приятель героя романа Замятина «Мы» — R – 13. А затем Машина превращает преступника в воду.

Вскоре после этого главный герой романа «Мы» Замятина получает извещение, что на него записана I- 303. Согласно закона он является к ней. Она дразнит его курит запрещенные сигареты и пьет алкоголь. А затем в поцелуе заставляет и его попробовать алкоголь. Д – 503 просто обязан донести на нее хранителям, но он понимает, что не может. Он изменился. Теперь он как герой древних книг ревнует и любит как идиот. Об этом он признается в своем дневнике. Душевные смятения приводят его в Медицинский Центр, куда ему помогает дойти Хранитель S – 4711. Кстати этот персонаж романа Евгения Замятина «Мы» является приятелем I — 303. Как выясняется Д – 503 неизлечимо болен – у него, как и многих других граждан Единого Государства, появилась душа.

Далее в романе «Мы» Замятина читать можно о том, как в поисках I – 303 главный герой приходит в Древний Дом. Он открывает дверцу шкафа и вдруг пол уходит у него из-под ног, и он попадает в подземелье. Оно ведет за пределы стены. Там его встречает знакомый доктор, который очень удивлен его появлением. Он велит ждать пока не придет I – 303, а затем они вместе гуляют по корявому и иррациональному миру.

К этому времени персонаж романа Евгения Замятина «Мы» под номером О – 90 понимает, что Д – 503 утратил к ней интерес. Поэтому она снимает все свои записи на него, но перед этим решает прийти проститься. В после днем порыве она просит от главного героя ребенка. Д – 503 пытается образумить ее заявляя, что она сантиметров на десять ниже Материнской нормы. Но она готова на все, дабы почувствовать ребенка внутри себя. Д – 503 выполняет ее просьбу. Вскоре после этого к нему наконец то приходит I – 303. Главный герой обвиняет ее в том, что она его мучила. На что она отвечает, что не была уверена в том, что он пойдет за ней до конца. И если он не боится, то подробности узнает после Дня Единогласия.

Далее в романе Замятина «Мы» кратком содержании вы узнаете, как наступает День Единогласия, когда избирают нового Благодетеля. На медленный чугунный вопрос: «Кто «За», вверх взметаются шесть миллионов рук. А когда звучит вопрос кто против вверх поднимаются тысячи рук, среди которых и рука I – 303. Вихрем начинают метаться фигуры Хранителей. Приятель героя романа Замятина «Мы» — R – 13 несет на руках окровавленную I – 303. Он забирает ее и бежит и только мысль, что он готов ее так нести вечно бурлит в его голове.

На следующий день в газетах заметка, что в 48-й раз единогласно избран Благодетель, а на улицах листки с надписью «Мефи». Главный герой романа Замятина «Мы» вместе со своей подругой вновь выходит за стену. Здесь он встречает заросших и жизнерадостных людей, которые предлагают ему на предстоящих испытаниях «Интеграла» разрушить Стену. Д – 503 понимает, что они с этими людьми как разделенные молекулы Н2 и О и что раз с этими людьми I – 303, то и он с ними.

А на следующий день выходит декрет о Великой Операции. Ее цель уничтожение фантазии. Из разинутых дверей как тракторы выходят прооперированные. Они окружают толпу, и все бросаются в рассыпную. Герой фантастического романа Евгения Замятина «Мы» прячутся в подъезде вместе с приятельницей О – 90. Она хочет сохранить их ребенка. Д – 503 передает ей записку к I – 303 и обещает, что она поможет.

И вот наконец испытание «Интеграла». Среди персонала, члены «Мефи» и I – 303. Она сообщает что помогла женщине, которую он послал. Но тут звучит голос по радио о том, что Хранители все знают и что они верят, что его не посмеют сорвать. Д – 503 понимает, что это дежурная в его доме Ю прочитала его дневники и рассказала все Хранителям. Сделала это она наверняка только чтоб обезопасить его. Но I – 303 обвиняет во всем его. Главный герой романа Замятина «Мы» отдает команду вниз и заглушить двигатели. И тут в рубку врывается Второй Строитель, который отдает команду вверх.

Далее в романе Евгения Замятина «Мы» читать можно о том, как главного героя вызывает Благодетель. Он такой же человек, как и все остальные жители города. Он убеждает Д – 503, что тот нужен был только как строитель «Интеграла». А на следующий день «Мефи» взрывают стену. По улицам города летают птицы, а восставшие двигаются на запад. Д – 503 бежит в Бюро Хранителей и рассказывает персонажу романа Евгения Замятина «Мы» S – 4711 все что знает о «Мефи», но тут он понимает, что он один из них. Он заходит в уборную и прямо оттуда его и его соседей забирают на Великую Операцию.

Теперь в голове у главного героя романа Замятина «Мы» пусто. Он приходит к Благодетелю и рассказывает все что знает о повстанцах. Затем он вместе с ним наблюдает как приводят I – 303. Она смотрит на него и молчит. Тогда ее заводят в Газовую Комнату из которой откачивают воздух. Она смотрит на него пока не закрываются глаза. Ее достают с помощью электродов возвращают сознание и вновь повторяют процедуру. Все это что-то напоминает, но что, главный герой не помнит. Вскоре сюда приведут и других заговорщиков, а затем они очутятся в Машине. Дневник главного героя романа Замятина «Мы» заканчивается словами, что разум должен победить. Ведь они уже соорудили новую стену.

Роман Замятина «Мы» на сайте Топ книг

Роман Евгения Замятина «Мы» читать стало так популярно, благодаря его внесению в школьную программу. Этот фактор позволил произведению занять высокое место среди года. Кроме того, роман занял высокое место среди нашего сайта. И учитывая высокий интерес к произведению Замятина он и в дальнейшем будет представлен среди .

Буду вполне откровенен: абсолютно точного решения задачи счастья нет ещё и у нас: два раза в день - от 16 до 17 и от 21 до 22 единый мощный организм рассыпается на отдельные клетки: это установленные Скрижалью - Личные Часы. В эти часы вы увидите: в комнате у одних - целомудренно спущены шторы, другие мерно, по медным ступеням Марша - проходят проспектом, третьи - как я сейчас - за письменным столом. Но я твёрдо верю - пусть назовут меня идеалистом и фантазёром - я верю: раньше или позже - но когда-нибудь и для этих часов мы найдем место в общей формуле, когда-нибудь все 86 400 секунд войдут в Часовую Скрижаль.

Много невероятного мне приходилось читать и слышать о тех временах, когда люди жили ещё в свободном, т. е. неорганизованном диком состоянии. Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя - пусть даже зачаточная - государственная власть могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать, когда им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена на улицах всю ночь горели огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.

Вот этого я никак не могу осмыслить. Ведь как бы ни был ограничен их разум, но всё-таки должны же они были понимать, что такая жизнь была самым настоящим поголовным убийством - только медленным, изо дня в день. Государство (гуманность) запрещало убить насмерть одного и не запрещало убивать миллионы наполовину. Убить одного, т. е. уменьшить сумму человеческих жизней на 50 лет,- это преступно, а уменьшить сумму человеческих жизней на 50 миллионов лет - это не преступно. Ну, разве не смешно? У нас эту математически-моральную задачу в полминуту решит любой десятилетний нумер; у них не могли - все их Канты вместе (потому, что ни один из Кантов не догадался построить систему научной этики, т. е. основанной на вычитании, сложении, делении, умножении).

А это - разве не абсурд, что государство (оно смело называть себя государством!) могло оставить без всякого контроля сексуальную жизнь. Кто, когда и сколько, хотел... Совершенно ненаучно, как звери. И как звери, вслепую, рожали детей. Не смешно ли: знать: садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас есть точные данные, что они знали всё это) и не суметь дойти до последней ступени этой логической лестницы: детоводства. Не додуматься до наших Материнской и Отцовской Норм. Так смешно, так неправдоподобно, что вот я написал и боюсь: а вдруг вы, неведомые читатели, сочтёте меня за злого шутника. Вдруг подумаете, что я просто хочу поиздеваться над вами и с серьёзным видом рассказываю совершеннейшую чушь.

Но первое: я не способен на шутки - во всякую шутку неявной функцией входит ложь; и второе: Единая Государственная Наука утверждает, что жизнь древних была именно такова, а Единая Государственная Наука ошибаться не может. Да и откуда тогда было бы взяться государственной логике, когда люди жили в состоянии свободы, т. е. зверей, обезьян, стада. Чего можно требовать от них, если даже и в наше время - откуда-то со дна, из мохнатых глубин, - ещё изредка слышно дикое, обезьянье эхо.

К счастью - только изредка. К счастью - это только мелкие аварии деталей: их легко ремонтировать, не останавливая вечного, великого хода всей Машины. И для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт: у нас есть искусная, тяжкая рука Благодетеля, у нас есть опытный глаз Хранителей... […]

Вот что: представьте себе - квадрат, живой, прекрасный квадрат. И ему надо рассказать о себе, о своей жизни. Понимаете - квадрату меньше всего пришло бы в голову говорить о том, что у него все четыре угла равны: он этого уже просто не видит - настолько это для него привычно, ежедневно. Вот и я всё время в этом квадратном положении. Ну, хоть бы розовые талоны и все с ними связанное: для меня это - равенство четырех углов, но для вас это, может быть, почище, чем бином Ньютона .

Так вот. Какой-то из древних мудрецов, разумеется случайно, сказал умную вещь: Любовь и голод владеют миром. Ergo: чтобы овладеть миром - человек должен овладеть владыками мира. Наши предки дорогой ценой покорили, наконец, Голод: я говорю о Великой Двухсотлетней Войне - о войне между городом и деревней. Вероятно, из религиозных предрассудков, дикие христиане упрямо держались за свой хлеб. Но в 35-ом году до основания Единого Государства - была изобретена наша теперешняя, нефтяная пища. Правда, выжило только 0,2 населения земного шара. Но зато - очищенное от тысячелетней грязи - каким сияющим стало лицо земли. И зато эти ноль целых и две десятых - вкусили блаженство в чертогах Единого Государства.

Но не ясно ли: блаженство и зависть - это числитель и знаменатель дроби, именуемой счастьем. И какой был бы смысл во всех бесчисленных жертвах Двухсотлетней Войны, если бы в нашей жизни всё-таки ещё оставался повод для зависти. А он оставался, потому что оставались носы пуговицей и носы классические (наш тогдашний разговор на прогулке) - потому что любви одних добивались многие, других - никто.

Естественно, что, подчинив себе Голод (алгебраический = сумме внешних благ), Единое Государство повело наступление против другого владыки мира - против Любви. Наконец, и эта стихия была тоже побеждена, т. е. организована, математизирована, и около 300 лет назад был провозглашен наш исторический Lex sexua"lis: всякий из нумеров имеет право - как на сексуальный продукт - на любой нумер.

Ну, дальше - там уже техника. Вас тщательно исследуют в лабораториях Сексуального Бюро, точно определяют содержание половых гормонов в крови - и вырабатывают для вас соответственный Табель сексуальных дней. Затем вы делаете заявление, что в свои дни желаете пользоваться нумером таким-то (или такими-то) и получаете надлежащую талонную книжку (розовую). Вот и всё.

Ясно: поводов для зависти - нет уже никаких, знаменатель дроби счастья приведён к нулю - дробь превращается в великолепную бесконечность. И то самое, что для древних было источником бесчисленных глупейших трагедий - у нас приведено к гармонической, приятно-полезной функции организма, так же, как сон, физический труд, приём пищи, дефекация и прочее. Отсюда вы видите, как великая сила логики очищает всё, чего бы она ни коснулась. О, если бы и вы, неведомые, познали эту божественную силу, если бы и вы научились идти за ней до конца.

Замятин Е.И., Мы / Избранное, М., Правда, 1989 г., с. 315-316 и 320-321.

О.Н. Филенко

Русские - максималисты, и именно то,
что представляется утопией,
в России наиболее реалистично.
Николай Бердяев

История начата неудачником,
который был подл и выдумал будущее,
чтобы воспользоваться настоящим, -
стронул всех с места, а сам остался сзади,
на обжитой оседлости.
Андрей Платонов

Джордж Оруэлл, не без основания считавший себя преемником автора «Мы», точно обозначил основную черту замятинского своеобразия в заключение своей краткой, но точной рецензии на этот роман. «Арестованный царским правительством в 1906 году, - писал Оруэлл, - они в 1922-м, при большевиках, оказался в том же тюремном коридоре той же тюрьмы, поэтому у него не было оснований восхищаться современными ему политическими режимами, но его книга не просто результат озлобления. Это исследование сущности Машины - джина, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать назад».

Вряд ли под «Машиной» Оруэлл имел в виду лишь неконтролируемый рост техники. «Машинной», т.е. бездушной и безудержной, в XX веке стала сама человеческая цивилизация. Оруэлл, подводивший итоги антиутопии первой половины XX в. уже по окончании Второй мировой войны (рецензия на «Мы» написана в 1946, а роман «1984» - в 1948 г.), знал все о бесчеловечности «Машины», знал и об Освенциме, и о ГУЛАГе.

А Замятин был родоначальником антиутопии XX века. В современном литературоведении не вызывает сомнений тот факт, что появление его романа «Мы» «ознаменовало окончательное оформление нового жанра - романа-антиутопии».

И Замятин, написавший «Мы» в 1920 г., и Платонов, написавший «Чевенгур» в 1929 г., еще не были свидетелями ни громогласных заявлений о том, что «мы не будем ждать милостей от природы», ни даже песен о том, как «мы покоряем пространство и время». Но уже работа «Машины», созидающей «дивный новый мир» (роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» написан в 1932 году), откровенно начинается с покорения пространства и времени. «Первое, что бросается в глаза при чтении «Мы», - писал в 1946 году Оруэлл, - <... > что роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир», видимо, отчасти обязан своим появлением этой книге. <...> Атмосфера обеих книг схожа, и изображается, грубо говоря, один и тот же тип общества <...>». Хаксли несомненно читал роман Замятина, первое издание которого было осуществлено именно в английском переводе (в 1924 г.).

Пространство антиутопии

По-русски роман Замятина при жизни автора не печатался, «но широкое распространение рукописи сделало возможным появление на него в советской печати критических откликов» - разумеется, «главным образом отрицательного характера, позднее, в 1929 г., деградировавших до крайне упрощенных оценок-приговоров роману как злобного и пасквильного». Таким образом, не располагая точными данными о том, что Платонов читал «Мы» в рукописном самиздате, можно с большой долей вероятности предположить, что он, по крайней мере, наблюдал его разгром в советской критике - и как раз в 1929 г., когда он заканчивал работу над «Чевенгуром».

Нельзя не согласиться с мнением современного немецкого литературоведа о том, что «при сравнении романа А. Платонова «Чевенгур» с такими произведениями, как «Мы» Замятина и «1984» Оруэлла, жанровая структура платоновского романа кажется намного сложнее. «Чевенгур» гораздо труднее причислить к антиутопии, ибо в нем нет однозначного сатирического изображения утопического мира, характерного для Оруэлла и Замятина». Но именно отсутствие «однозначного сатирического изображения» у Платонова делает его роман особенно интересным для сравнения с антиутопией Замятина и его английских последователей. Ведь в «Чевенгуре» мы можем наблюдать как бы естественное превращение русской утопии в антиутопию, прослеживаемое по всем основным параметрам антиутопического сознания и жанра.

Характер движения в антиутопии

Любая антиутопия разделена на два мира: мир, где создана «идеальная» жизнь, и остальной мир. Эти миры отделены друг от друга искусственным барьером, который невозможно преодолеть. У Замятина это стеклянный город за Зеленой Стеной, противопоставленный дикой природе. У Хаксли – весь идеальный мир и резервация дикарей, оставленных в неисправленном состоянии. У Оруэлла – весь мир и группа рассеянных по нему несогласных (т. е. особого ространства, где они обитают, нет). В «Чевенгуре» эти два мира – собственно Чевенгур и вся остальная Россия, где живут люди, в чьих головах рождаются утопические мысли, воплощенные в Чевенгуре. Чевенгур отделен от остального мира степью и бурьяном: «Бурьян обложил весь Чевенгур тесной защитой от притаившихся пространств, в которых Чепурный чувствовал залегшее бесчеловечие».

Каждому из двух миров свойственно свое течение времени, так что человек, пересекающий границы «идеального мира», выходящий во «внешний мир», теряется в нем (например, Дванов, живя в Чевенгуре, не заметил, что закончился военный коммунизм и наступил нэп).

В некоторых романах есть еще и третье пространство: пространство, куда изгоняются несогласные. В «Дивном новом мире» они ссылаются на отдаленные острова, а в романе «1984» помещаются в огромную тюрьму, которая называется «министерство любви». В «Чевенгуре» и «Мы» несогласные уничтожаются.

Для антиутопии характерно столкновение официального движения (от периферии к центру) и неофициального (в противоположную сторону). На границе с идеальным миром - другой мир, в который вход позволен только по пропускам (Хаксли), вообще запрещен (Замятин), невозможен (Оруэлл). Состояние мира антиутопии можно назвать динамическим равновесием: стихия в любой момент может прорвать границы идеального мира, как это случается у Замятина. Прорвав, стихия тоже движется от периферии к центру. Главный герой движется в обратном направлении. Он уходит от ненавистного ему центра на окраины города (Оруэлл), к границе - Зеленой Стене (Замятин), в резервацию дикарей (Хаксли). При этом законы жизни на периферии («Мефи», дикари, пролы) не анализируются и не подвергаются изменениям, даже почти не наблюдаются. Так же на периферию от центра, но по заданию центра, движется Дванов, но в какой-то момент центром вселенной делается Чевенгур, а вся Россия становится периферией.

Движения героев хаотичны из-за явного противоречия. Поскольку их личное, сокровенное желание - периферия, запретная граница, за которой - иной мир, а необходимость - центр, сознание героев не справляется с таким противоречием и направление движения теряется. Таковы ощущения героя-повествователя «Мы» Замятина: «Не знаю, куда теперь, не знаю, зачем пришел сюда...»; «я потерял руль... и я не знаю, куда мчусь...».

Время антиутопии

«Идеальный мир» антиутопии живет только настоящим. В «идеальном мире» антиутопии Хаксли это достигается с помощью наркотика - так называемой «сомы»: «Примет сому человек - время прекращает бег... Сладко человек забудет и что было, и что будет». Вспоминать прошлое в «дивном новом мире» Хаксли не то что запрещено, но не рекомендуется, считается неблагопристойным и просто неприличным. История уничтожается: «...Начат поход против Прошлого, закрыты музеи, взорваны исторические памятники... изъяты книги, выпущенные до ста пятидесятого года эры Форда». Сама история «господом их Фордом» называется «сплошной чушью».

У Платонова в Чевенгуре время тоже останавливается: «Шло чевенгурское лето, время безнадежно уходило обратно жизни, но Чепурный вместе с пролетариатом и прочими остановился среди лета, среди времени...». Ради того, чтобы покончить с прошлым, чевенгурцы убивают «буржуев». Убив и похоронив «буржуев», даже разбрасывают лишнюю землю, чтобы не осталось могилы. Герои Платонова считают прошлое «навсегда уничтоженным и бесполезным фактом».

В «идеальном мире» Оруэлла нет пространственно-временных ориентиров: «Отрезанный от внешнего мира и от прошлого, гражданин Океании, подобно человеку в межзвездном пространстве, не знает, где верх, где низ». Цель властей - «... остановить развитие и заморозить историю». Все население трех стран земли трудится над уничтожением и переделкой всех документов, свидетельствующих о прошлом, чтобы подогнать их под настоящее: «Ежедневно и чуть ли не ежеминутно прошлое подгонялось под настоящее». Эту же цель преследует введение «новояза». Реально меняющийся мир считается неизменным, а Старший Брат вечным. Партийный лозунг: «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым» - стал продолжением той истории, которая, по Платонову, была начата «подлым неудачником», выдумавшим будущее для того, чтобы воспользоваться настоящим.

У Замятина можно найти прообразы всех этих противоборств с прошлым, описанных в последующих антиутопиях. В романе «Мы» прошлое человечества собрано в древнем доме, где можно узнать историю (это не предосудительно, как у Хаксли). Сама же история делится на «времена доисторические» и неизменную современность: города, окруженные Зеленой Стеною. Между ними прошла Двухсотлетняя война.

Подобно во всех вышеназванных романах отношение к книгам как к хранилищам прошлого. У Замятина гибнут исторические памятники и не читаются «древние» книги. У Хаксли подобные книги заперты в сейфе Главноуправителя. У Оруэлла их переводят на «новояз», тем самым не просто изменяя, а намеренно разрушая их смысл».

Любовь и семья - «пережиток прошлого»

К категории прошлого и потому уничтожаемого относятся такие понятия, как любовь, семья и родители. Любовь упраздняется во всех антиутопиях. Герои «Чевенгура» отказываются от любви, как от стихии, мешающей товарищескому соединению людей: «...Всегда бывала в прошлой жизни любовь к женщине и размножение от нее, но это было чужое и природное дело, а не людское и коммунистическое...»; «...это буржуазия живет для природы: и размножается, а рабочий человек живет для товарищей: и делает революцию». Даже пролетариат родится «не от любви, а от факта».

Идеология мира Оруэлла ближе всего к идеологии советского общества (немудрено, ведь советское общество со своими идеями уже 30 лет существовало) и является как бы продолжением идей чевенгурцев, воплощенных в жизнь: семья нужна только для создания детей (зачатие - «наш партийный долг»); «половое сношение следовало рассматривать как маленькую противную процедуру, вроде клизмы»; отвращение к сексу культивировалось у молодежи (Молодежный антиполовой союз), даже в одежде нет половых различий. Любовь как душевные отношения между мужчиной и женщиной вообще не существует в страшном мире Оруэлла, где никаких признаков душевности нет. Поэтому партия и не борется с любовью, не усматривая в ней своего врага: «Главным врагом была не столько любовь, сколько эротика - и в браке, и вне его».

Почему в описанном Оруэллом и Платоновым коммунистическом обществе любовь-эрос оказывается не востребованной? Ответ дает сам Оруэлл: «Когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и на все наплевать. Это им - поперек горла. Они хотят, чтобы энергия в тебе бурлила постоянно. Вся эта маршировка, крики, махание флагами - просто секс протухший. Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двухминуток ненависти и прочей гнусной ахинеи. Между воздержанием и политической правоверностью есть прямая и тесная связь. Как еще разогревать до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо? Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу».

Отцы и дети

Одна и та же идея - уничтожение любви как основы семьи и семьи как связи между детьми и родителями - преследует одну и ту же цель: разрыв между прошлым и будущим. Но достигается эта цель по-разному во всех четырех антиутопиях. Метод внутренней партии Оруэлла, как уже было сказано, является естественным продолжением идей чевенгурцев, а методы героев Замятина и Хаксли одинаковы: не сублимировать секс, а отделить его как физиологическую составляющую любви от ее душевной составляющей. Результат оказывается таким же: у обитателей «дивного нового мира» нет понятия «любовь»: «...Нет у них ни жен, ни детей, ни любовей - и, стало быть, нет треволнений...». Секс («взаимопользование») - это нормально и здорово. Слово «любовь» есть, но оно означает «секс». Если возникает потребность в душевных переживаниях, применяется заменитель бурной страсти (нечто вроде гормонов в таблетках). В стеклянном мире Замятина любовь, как и в «дивном новом мире» Хаксли, подменяется сексом. Семьи как таковой не существует, только сексуальные партнеры.

Отношение общества к понятиям «родители» и «дети» - индикатор отношения к прошлому и будущему. Дети - это, с одной стороны, будущее, которое в «идеальном мире» не должно отличаться от настоящего, с другой стороны - связь с прошлым, которую надо разорвать. «В очерченных антиутопистами мирах родительский принцип исключен. ...Общий замысел - начать с нуля, разрывая с кровной традицией, обрывая органическую преемственность; ведь родители - это ближайшее звено прошлого, так сказать, его «родимые пятна».

Разрыв между отцами и детьми происходит через разрушение семьи. В романе Хаксли, как и в романе Замятина, дети рождаются искусственно и воспитываются вне семьи. В стеклянном мире Замятина матерей, которые самовольно рожают детей, убивают, в «дивном новом мире» - высмеивают. Слова «мать» и «отец» в мире, созданном Хаксли, - грубые ругательства.

В романе Оруэлла дети рождаются и растут в семьях, но воспитываются непосредственно обществом (воспитательными организациями):

«Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу. Такой же фокус проделали и с родительским инстинктом. Семью отменить нельзя; напротив, любовь к детям, сохранившуюся почти в прежнем виде, поощряют. Детей же систематически настраивают против родителей, учат шпионить за ними и доносить об их отклонениях. По существу, семья стала придатком полиции мыслей. К каждому человеку круглые сутки приставлен осведомитель - его близкий».

В недалеком будущем партия собиралась окончательно отделить детей от родителей:

«Мы разорвали связи между родителем и ребенком, между мужчиной и женщиной, между одним человеком и другим. Никто уже не доверяет ни жене, ни ребенку, ни другу. А скоро и жен и друзей не будет. Новорожденных мы заберем у матери, как забираем яйца из-под несушки».

Обществом Чевенгура наличие детей и их воспитание не предусмотрено. Товарищество чевенгурцев называется семейством, и для существования этого семейства не имеет значения, каков пол и возраст его членов: «.. .Что нам делать в будущем коммунизме с отцами и матерями?» Чевенгур населяется «прочими», о которых Прокофий говорит, что они - «безотцовщина». Даже женщины, пришедшие в Чевенгур для создания семей, должны стать не женами, а сестрами и дочерьми «прочих».

Но невозможно в человеке уничтожить тоску по родству, жажду душевной близости с матерью, отцом, сыном, дочерью или супругом. Эта тоска заставляет чевенгурцев искать жен, героев Замятина и Оруэлла - тосковать по матерям: «Если бы у меня была мать - как у древних: моя - вот именно - мать. И чтобы для нее я - не строитель «Интеграла», и не нумер Д-503, и не молекула Единого Государства, а простой человеческий кусок - кусок ее же самой...», - мечтает герой романа Замятина. О телесной близости матери и младенца рассуждают герои Хаксли: «Что за чудесная, тесная близость существ. <...> И какую она должна порождать силу чувства! Я часто думаю: быть может, мы теряем что-то, не имея матери. И возможно, ты теряешь что-то, лишаясь материнства».

Эта тоска по родству - часть той силы, которая размыкает замкнутые пространства и разрушает вечное настоящее антиутопий; той силы, благодаря которой в «идеальный» мир врывается прошлое и будущее. Эта сила - душа. Только ее обнаружение может разрушить стройную концепцию утопического мира и само утопическое сознание, которое наличие души не предполагает. Именно обнаружение и проявление души создает сюжетную динамику, отличающую антиутопию от утопии.

Душа в антиутопии

Душа - особый мир со своим пространством и временем (хронотопом). Обретая собственную душу, персонаж антиутопии становится способен подорвать устои и разрушить хронотоп «идеального мира» - замкнутость пространства и статичность времени. Во всяком случае, подорвать идейно.

Душа может либо зародиться у члена «идеального общества» (так у Замятина и Оруэлла), либо прийти в «идеальный мир» извне, как дикарь из резервации (так у Хаксли), но в любом случае появление души - это вторжение сложного внутреннего мира во внешний, «идеально» простой. В «идеальном обществе» внутренний мир человека - это нечто лишнее, ненужное и вредное, несовместимое с этим обществом.

В романе Замятина душа - это «древнее, давно забытое слово». Душа - это когда «плоскость стала объемом, телом, миром». Таким образом, «плоскость» разума Замятин противопоставляет «объему» души.

Сходный образ есть и в романе Платонова «Чевенгур»: сердце (душа) - это плотина, которая превращает озеро чувств в длинную быстроту мысли за плотиной (и снова противопоставление глубины озера быстроте течения мыслей). А в романе Хаксли душа называется «фикцией», которую дикарь «упорно считает существующей реально и помимо вещественной среды...».

Л-ра: Русский язык и литература в учебных заведениях. – 2004.- № 2. – С. 38-51.

Отправил рукопись в Берлин в издательство Гржебина, с которым был связан договорными отношениями. В 1923 г. издательство переслало копию для перевода на английский. Впервые роман был опубликован в Нью-Йорке в 1924 г. на английском языке. Может быть, именно поэтому он повлиял на англоязычные антиутопии Хаксли и Оруэлла.

Из-за публикации романа за рубежом в 1929 г. началась кампания травли Замятина, его произведения не печатали, а пьесы снимали с репертуара и запрещали к постановке. Травля закончилась отъездом Замятина за границу после его письменного обращения к Сталину.

Литературное направление и жанр

Роман принадлежит к жанру социальной антиутопии. С него начался расцвет антиутопий 20 в., описывающих жизнь человека в тоталитарном государстве: «Чевенгур» Платонова , «1984» Оруэлла , «О дивный новый мир» Хаксли. Несмотря на фантастический сюжет, роман ближе всего к направлению реализма. Это социальная критика существующих идей и общественных изменений.

Антиутопия – это всегда реакция на социальные преобразования и полемика с уже существующими утопиями. Антиутопии называют социальными предвиденьями, потому что авторы описывают социальные отношения, которые ещё не сформировались, угадывая события очень точно.

Но Замятин, обладая, как и его герой, инженерным мышлением, ничего не угадывал. Он основывался не столько на рационалистических утопиях нового времени (Т.Мора), сколько на существующих и очень популярных в 20 в. социалистических утопиях пролеткультовцев, в частности Богданова и Гастева. Они считали, что вся жизнь и мышление пролетариата должны быть машинизированы. Гастев предлагал даже присвоить людям номера или буквы, чтобы исключить индивидуальное мышление.

Идея глобального преобразования мира и уничтожения человеческой души и любви, способных помешать утопии, тоже родилась у идеологов пролеткульта. Пародии Замятина подвергнуты идеи пролеткультовцев о безграничных возможностях науки, о покорении вселенной и подчинении её идеям социализма и коммунизма.

Замятин основывался не только на идеях пролеткульта. Дома из стекла и бетона напоминают описанные в романе «Что делать?» Чернышевского, а также города будущего, придуманные футуристами (Хлебниковым, Крученых). Единое Государство не раз возникало в урбанистических утопиях. А образ технически совершенной машины («Интеграла») описан в произведениях современников (Платонова, Маяковского).

Неизвестный в СССР роман Замятина был подвергнут резкой критике. Его назвали злым памфлетом, а самого Замятина считали испугавшимся прихода социализма. Замятин до конца жизни оставался верным идеям социализма, но его роман – логическое доведение этих идей до абсурдного предела.

Проблематика и конфликт

Единое Государство ставит перед собой задачу осчастливить не только своих граждан, о и жителей других планет. Проблема в том, что счастливым может быть только несвободный человек, а свобода мучительна. Ведёт к боли. Но именно свободу и боль каждый раз выбирает человек.

Социальная проблема. которая поднимается в романе – взаимодействие личности, которая становится винтиком и колёсиком тоталитарного государства, и самого этого государства. Личность обесценивается до полного исчезновения: или физическоого, как убитые в Машине Благодетеля, или морального, как люди без души, какими становятся в романе прооперированные.

Внешний конфликт между Единым Государством и сторонниками Мефи усиливается к концу романа, как и внутренний конфликт героя, который, с одной стороны, чувствует себя нумером, а с другой – всё больше стремится к свободе.

Сюжет и композиция

Действие романа происходит через 1000 лет после Двухсотлетней войны - последней революции на земле. Читатель мог уловить намёк на недавнюю революцию. Таким образом, в романе описан примерно 32 век в истории человечества.

Действие романа начинается весной и заканчивается осенью, во время крушения надежд.

Роман написан от первого лица главным героем, математиком, инженером-строителем «Интеграла» - совершенного механизма, который должен принести идеи Единого Государства во вселенную, проинтегрировать её, сделать повсюду одинаковой.

Роман представляет собой конспект из 40 записей, который герой начинает для того, чтобы прославить Единое Государство и его идею всеобщего счастья во вселенной, а продолжает, чтобы достоверно описать события для жителей других планет. Об устройстве Государства он говорит как о чём-то само собой разумеющемся. Поэтому эти сведения рассыпаны по разным записям, перемежаются сообщениями о событиях и логическими рассуждениями героя.

Единое Государство было создано 1000 лет назад после победы в Великой Двухсотлетней войне. В войне между городом и деревней победил город, уцелело только 0,2% населения. Город ограждён стеклянной Зелёной Стеной, за которой дикий лес. Что в нём происходит, горожане не знают. Герой чудом узнаёт о существовании по ту сторону Зелёной Стены покрытых шерстью людей, предков тех, кто выжил в войне и борьбе с голодом. В Городе давно перешли на нефтяную пищу. Город очень технологичен: люди пользуются подземкой и аэро.

Жители Единого Государства равны во всём. У них нет имён, а только буквы (у мужских нумеров согласные, у женских – гласные) и цифры. Нумера живут в одинаковых комнатах в домах со стеклянными стенами, носят одинаковую униформу – юнифы, должны заниматься и интеллектуальным, и физическим трудом.

В Едином Государстве всё строго регламентировано. Расписание жизни определяет Часовая Скрижаль, все в одно и то же время встают, едят, работают и ложатся. В расписании осталось 2 личных часа: с 16 до 17 и с 21 до 22. В это время нумера могут гулять по проспектам (в ряд по 4), сидеть за письменным столом или заниматься любовью – «приятно-полезной функцией организма».

За 300 лет до описываемых событий любовь была побеждена. Чтобы не возникало зависти или ревности, было провозглашено, что каждый нумер имеет право на другой нумер как на сексуальный продукт. Чтобы пользоваться понравившимся нумером, нужно только написать заявление на него и получить книжечку розовых талонов. Отметив розовый талон у дежурной в доме, можно в свой сексуальный день (их частота определяется, исходя из потребностей организма) опустить шторы и соединиться с другим нумером.

Самая важна часть Единого Государства – его идеология. Название романа объясняет её. В Государстве каждая отдельная личность подчинена обществу, «мы». Поэтому нумера даже не прекратили работу, когда во время испытания «Интеграла» около десятка нумеров погибло под трубами двигателя. Ведь десять – это бесконечно мало по сравнению со всеми. Таким образом, для создания законов Единое Государство пользуется так называемой математической этикой.

Единое Государство подменило понятия о любви, счастье, долге, достоинстве, существовавшие у «древних» (то есть у нас). В обществе есть Хранители, которые ищут врагов Единого Государства. Пойти в Бюро Хранителей и рассказать об измене – это огромная честь. Когда находят «преступника», несогласного, проходит «праздник», на котором его казнят совершенным образом, в Машине Благодетеля, расщепляя на атомы, превращая в чистую дистиллированную воду.

Но перед этим с преступников сдирают бляхи с нумерами. Нет ничего худшего для члена такого общества, как перестать быть нумером. Показательны литературные произведения в Едином Государстве. Существует целый Государственный Институт поэзии, которая должна восхвалять Единое Государство и Благодетеля.

Другие произведения поучительны: «Стансы о половой гигиене» или история о трёх отпущенниках, которых освободили от всех работ, и через 10 дней они утопились с горя.

Весь сюжет антиутопии «Мы», как и любой антиутопии, строится на постепенном прозрении героя, у которого сначала появляются смутные сомнения в правильности действий, затем возникает «душа», мешающая быть «винтиком и колёсиком». Операция по удалению фантазии превращает героя в счастливый механизм, спокойно наблюдающий, как любимую пытают под Газовым Колоколом.

Герои романа

Главный герой – строитель «Интеграла», 32-летний Д-503. Он переживает постоянные колебания от восторженного принятия Единого Государства до бунта. В жизни Д всё обращено в формулы или логические доводы. Но он видит мир образно, наделяя людей вместо имён чёткими характеристиками (R – негрогубый, О – круглая, розовая). Главный герой искренен, он стремится к счастью, но отказывается от него ради любви, он невольно предаёт возлюбленную, потому что после Операции перестаёт быть человеком. По тому факту, что нумера не спешат вырезать себе фантазию, Д делает вывод, что даже 1000-летняя несвобода не смогла уничтожить в человеке его сущность – душу.

Женские образы романа представлены двумя типами. О-90 – круглая, розовая, общение с ней не выходит за ограниченные рамки. У неё уже пробуждена душа, она ждёт от Д любви, а когда обнаруживает, что он влюблён в I, рискуя жизнью, просит подарить ей ребёнка. Общество не допускает появления у О ребёнка, потому что она не дотягивает 10 см до Материнской Нормы.

Рождённых детей в обществе всё равно отбирают и воспитывают согласно науке детоводства. О в конце романа выживает, причём оказывается за стеной, так что их с Д ребёнок – надежда на изменение ситуации.

I-330 – острая, гибкая, с белыми зубами, ассоциируется с хлыстом и укусом до крови. Д так и не понимает, она выбирает его потому, что любит, или потому, что он – строитель «Интеграла». Это женщина-тайна, которой нравятся недосказанности, испытания, отсутствие ясности, нарушение правил и игра с судьбой. Она одержима идеей Мефи – борцов с Единым Государством – и умирает за неё.

К концу романа Д с удивлением понимает, что почти все окружающие его мужские нумера связаны с Мефи: друг Д и Государственный поэт R; двоякоизогнутый S, Хранитель, наблюдающий за Д глазами-буравчиками; тончайший доктор, выписывающий Д фиктивные медицинские справки.

Другие нумера остаются верными идее Единого Государства. Например, Ю, которая отводит своих воспитанников на операцию по уничтожению фантазии и даже связывает их, доносит на Д Хранителям, выполняя свой долг.

В конце романа Д встречается с Благодетелем и вдруг видит в нём не нумер из нумеров с чугунными руками, а уставшего человека с блестящими на лысине капельками пота (не Ленин ли был его прообразом), такую же жертву системы Единого Государства.

Стилистические особенности

Роман представляет собой конспекты математика, человека логического склада. Замятину нетрудно было передать образ мыслей такого человека, он писал Д с себя.
Несмотря на желание Д как можно точнее объяснить ситуацию в Едином Государстве, события изложены сумбурно, много предложений с многоточиями, герой сам не всегда может понять, что происходит с ним и в мире.

Краткие, из одного-двух слов, характеристики каждого героя, данные Д, свидетельствуют о том, что человек не может обойтись без имени, называния, ярлыков.
В романе множество афоризмов, отражающих точку зрения несвободного сознания: «Стена – это основа всякого человеческого», «Об оковах – вот о чём мировая скорбь»...